16 декабря на платформе Netflix вышел фильм «Бардо, (или Лживая хроника пригоршни истин)» – новая картина Алехандро Гонсалеса Иньярриту («Бердмен», «Выживший», «Сука-любовь»), рассказывающая историю журналиста из Лос-Анджелеса, который возвращается на родину после долгих лет отсутствия. Тему эмиграции Иньярриту уже затрагивал в «Вавилоне» и «Бьютифул», но это первый за последние 20 лет фильм режиссера, снятый в Мексике. Оскароносный режиссер рассказал нам о своем новом творении, о внутреннем состоянии иммигрантов, автобиографии и медитациях.
Ваш новый фильм «Бардо (или Лживая хроника пригоршни истин)» – это больше, чем кино. Это состояние души. В тибетском буддизме «бардо» значит промежуточное состояние, «промежуточная стадия между одним явлением и другим», например жизнью и смертью, а какое вы определение дадите «бардо»?
Я думаю, это то пространство, которое появляется, когда что-то умирает, заканчивается или, наоборот, рождается. Это состояние неопределенности. Для меня это тот пробел, который я ощутил во время эмиграции — когда оставляешь свою страну, и что-то в тебе умирает в этот момент. В результате возникает это дуальное существование человека, который остался там, и человека, который живет здесь. Вы не принадлежите ни тому месту, ни другому [чужой среди своих, свой среди чужих]. Так что для меня это выражение было лучшим определением того непостижимого чувства, которое я испытал как иммигрант.
Думаю, что многим эмигрантам ваш фильм покажется невероятно близким и личным. Но при этом вы, как режиссер, сделали картину универсальной. Как вам это удалось?
Знаете, для меня это было своего рода упражнение – я закрыл глаза, и история — сама материя фильма — возникла в моем сознании. Это можно сравнить с разбором гардероба (смеется). Мне скоро исполнится 60 лет и, знаете, в такие моменты понимаешь: «Окей, у меня много [эмоционального] багажа накопилось!» Я не помню своего детства, к сожалению. У меня стоит блок. У меня есть всего три фотографии из детства и все. И по каким-то причинам у меня даже нет доступа к ним. Мне хотелось бы, конечно, узнать, что было в основе, кто я, найти дверь к своему детству, но этого нет. И только последние 20-25 лет просветили меня, помогли понять, как я стал тем, кем я являюсь сейчас, как я попал сюда. Я глубоко в это погрузился, и это интроспекция и стала материалом для фильма – тут и эмоции, и чувства, и страхи, и сожаления – все то, о чем я думал и что пережил. И после того, как я это сделал, понадобилось четыре года, чтобы собрать все воедино. А это и мои личные, и интимные воспоминания, и воспоминания из коллективной памяти моей страны, воспоминания о событиях, которые изменили нас как мексиканцев – как из истории, так и события, которые произошли не так давно.
Мне не было интересно снимать собственную биографию, потому что, во-первых, это был бы самый скучный байопик, а во-вторых, потому что я них не верю. Я думаю, что они лгут. В них много лицемерия, потому что никто не может сказать, что события развивались именно так. Это то, как я помню эту ночь, как сказал наш персонаж, это эмоциональное убеждение, мне же в какой-то степени хотелось предать реальность и найти высшую истину… Ведь что на самом деле делает художественная литература? Показывает то, что скрывает реальность. Так и я беллетризую все, чтобы лучше это понять. И в конце концов, это уже не я, понимаете? Я создаю альтер-эго – Сильверио Гама, чтобы оживить все это. Это персонаж, к которому я могу испытывать эмпатию, но иногда он мне не нравится — так сложилось. Думаю, что именно поэтому история и стала универсальной. Она была очень личной, но чем дальше ты погружаешься в нее, чем честнее становишься. Знаете, это как разговор с другом, которому ты можешь полностью открыться, и в этот момент вы находите понимание в друг друге. Так и случилось здесь — я вложил все это в фильм, все свое сердце и потом это уже был не я. В этом фильме подняты универсальные темы, которые понятны любому человеку.
Вы упомянули коллективную память своей страны. И в фильме многие элементы из истории Мексики преподнесены в сюрреалистическом свете – например, беседа с Кортесом. Можете рассказать об этом?
Да, вы не из Латинской Америки, но знаете, мы своего рода привыкли к фрагментарности времени и пространства. Это было и у Октавио Паса, и у Кортасара, и у Борхеса, и у Рульфа, Гарсия Маркеса и других наших писателей. Мы привыкли к повествованию, которое играет с метафизикой, где могут сосуществовать сразу две реальности. Даже если говорить о наших художниках-монументалистах, то у них есть массивные работы на политические, религиозные и социальные темы. Так что мне хотелось отобразить бодрствующее сознание персонажа, которое все анализирует в конце своей жизни. Для меня это была возможность поговорить об этом.
«Завоевание Мексики – это открытая рана, которая так и не зажила. Мы — страна метисов, страна смешанной расы со множеством сложностей, и у нас не было еще возможности залечить эту рану, и это имеет огромное значение»
Взять, к примеру, мексикано-американскую войну, которую мы проиграли или которую купили, а посол сказал: «Мы заплатим 15 миллионов долларов…» Мы потеряли половину нашей страны, и это было очень травматичное событие, которое мы так и не пережили как нация. Мы все вместе в этой истории, а она была очень напряженной. Не стоит и забывать об исчезновении более 120 тысяч человек за последние 50 лет. Вы можете в это поверить? Ведь это же тоже бардо, верно? И у нас нет ответов — это безнаказанность, которую мы нормализовали. Мы продолжаем также ходить по улицам, а в это время 120 тысяч человек исчезли в условиях демократии. А мы просто разговариваем. И, очевидно, что люди у власти, военные, полицейские, священники — все просто наблюдают за происходящим. И для меня эти коллективные воспоминания о прошлом или настоящем были важны, потому что это часть нас. И я думаю, что все истории, которые нам рассказывали, совмещают политическую и идеологическую повестку дня. И в детстве нам говорят о таких вещах, чтобы дать нам, например, ощущение идентичности и коллективную силу. Но если говорить об этом, большинство из историй меняется со временем в зависимости от того, кто ее рассказывает и кому она в это время служит (Смеется). Мы создаем эти истории, чтобы в некотором смысле иметь что-то, во что мы будем верить. Но фильм играет с идеей, ставит под сомнение все — собственный рассказ и повествование обо всем, что сказано.
«Бардо» – ваш первый фильм, снятый в Мексике, после «Сука-любовь». Каково было вернуться на родину?
Страна, которую я покинул, больше не существует. Улиц больше не существует. Мои воспоминания неуловимы, а то, что я помню, этого уже нет (смеется). Я никогда не узнаю, было ли это так на самом деле, но это то, что я помню. Это всегда интересно, потому что я часто туда езжу, потому что там живет моя семья. Но работать там и снова интегрироваться в работу в Мексике после того, как я поработал по всему миру, – процесс, который можно сравнить с поиском нового старого друга. Всегда есть ожидания, волнение, любовь и привязанность. Но в то же время ожидания всегда могут привнести некоторые проблемы, парадоксы и противоречия. Потребовалось время, чтобы приспособиться ко всему снова. Например, вы ожидаете, что эти люди будут одни, а они — совершенно другие. Я проходил через такое, что показало мне, насколько наш сценарий был точен.
Вам, как иммигранту, как кажется: что самое важное и при этом сложное — когда ты принадлежишь сразу к двум культурам? В одной ты родился, а другую хочешь понять и стать ее частью?
Это очень сложный вопрос. У меня нет на него ответа, поэтому мы и сняли фильм (смеется). Я думаю, что людям, которые уехали из своих стран, очень сложно описать свои чувства. Кажется, что ты жалуешься — вот ты такой бедный и несчастный. Но в этом есть что-то метафизическое, что сложно облечь в слова. И там уже совершенно не важно, успешен ты или нет, есть у тебя деньги или нет, сложным был твой путь или нет, плохим или хорошим. Мы все разделяем это сложное и странное ощущение, пытаемся понять, где мы и кто мы. Я лично ощущаю, что больше не принадлежу одному единственному месту. Когда я приезжаю в Мексику и кто-то критикует Америку, я защищаю штаты и становлюсь американцем. Когда я здесь и вижу, как критикуют Мексику, я делаю то же самое, понимаете? Создается ощущение, что есть как будто бы две личности.
И, конечно, сердце находится в одном месте, разум — в другом, и параллельно еще развивается отношения любви / ненависти. Это очень странно — даже биполярно. Но я чувствую, что пришел к чему-то, что меня освободило. Я больше не хочу отчаянно принадлежать к географической или идеологической нации, я — мексиканец с географической точки зрения, потому что принял факт того, что не могу вернуться. Даже если я физически вернусь, пути назад нет, даже если сильно захотеть. И я никогда не буду американцем по многим другим причинам. Дело не в том, что я был желанным гостем в этой стране, но имеются культурные различия. И я это принял, позволил себе жить в этом пространстве становления. Знаете, я не привязан ни к чему. Я — из ниоткуда (в хорошем смысле), и это позволяет мне быть в постоянной трансформации и становиться лучше. Моя нация — моя семья.
Та сцена в фильме, где героя с его семьей останавливают в аэропорту на проверке документов — неужели это произошло с вами?
Именно это произошло с моей женой. На протяжении 12 или 14 лет мы жили с O1 визой и мне надо было обновлять эту визу каждые 6 месяцев. Теперь это происходит каждый год-два, но тогда это нужно было делать каждые полгода. Для этого мне надо было ездить в Тихуану или Мехико. В 2002 году в Мемфисе, штат Теннесси, меня задержали за неосторожное вождение. Из-за этого вот уже 14 лет каждый раз, когда я приезжал в аэропорт, меня отправляли на повторную проверку на час. Так что каждый раз, когда мы приезжали в Лос-Анджелес, я говорил своей семье: «Хорошо. Увидимся за обедом». И так 14 лет. Видимо, я всегда казался сотрудникам подозрительным. Меня запирали в комнате с 60 людьми, иногда они были вежливы и говорили: «Как ваши дела, мистер Гонсалез? Да, я знаю, что это из-за неосторожного вождения. Извините». Но иногда мне устраивали и допрос из серии: «А ты что тут делаешь?»
Но то, что мы показали в фильме, на самом деле случилось с моей женой четыре года назад. Она приехала домой в слезах. Я спросил у нее, что случилось. Она рассказала и добавила: «Они сказали, что это не мой дом». Я спросил: «Что не мой дом?!». Этот сотрудник ее задел. А все из-за бумаги, определяющей, кто ты и где твое место. Это злоупотребление властью.
Как вы считаете, есть ли коллективная эмигрантская травма, и если да, то есть ли лечение?
Есть люди, которые не поймут смысла фильма, потому что порой сложно понять то, через что ты сам не проходил, или если прожил всю жизнь в одной стране и в определенной культуре, где все знакомо. Именно поэтому это эмоционально непостижимо и огромно по своим масштабам. Третья культура, верно? И это неминуемо в мире, в котором мы живем, ведь иммиграция становится самой важной культурой. И мы даем этому миру работу. Я всегда говорил, что за 20 лет я ни разу не видел мексиканца, просящего подаяния на улице — ни разу! Они приезжают за работой. И иммигранты работают на износ, но обсуждения эмоционального фона этих событий не было. Может быть, это травма, кто знает?
А что вас, в принципе, вдохновило на создание этого фильма?
Я думаю, все это во многом связано с моей инсталляцией виртуальной реальности Carne y Arena («Плоть и песок»), где я брал интервью у сотен иммигрантов. А потом мы сделали воркшоп, и я представил его в технологии виртуальной реальности, на что у нас ушло два года. Но этот проект был очень важен для меня. Все эти люди открылись мне, рассказали о своих жизнях и их хрупкости. Я почувствовал, что и сам должен быть достаточно смелым, чтобы рассказать свою историю, даже если это история привилегированного иммигранта. Я обнаружил, что связан с ними, несмотря ни на что. Потому что то, о чем мы тогда говорили, представлено странным ощущением того, что ты потерял, и это не относится к деньгам или успеху. Мне хотелось объяснить саму природу этого. Так что с этого все и началось.
Когда вы работаете над фильмом, что вам помогает преодолеть самокритику и сомнения? Ведь вы, по сути, можете отрецензировать свою работу лучше любого кинокритика…
Именно так. Я строже с собой, чем кто-либо еще. Нет — критика строже меня. Поэтому я и не боюсь, ведь для этого всегда есть я сам.
Тогда как же вы просыпаетесь по утрам и продолжаете делать свою работу?
Я 35 лет занимаюсь терапией и 10 лет — медитацией. Я многое проработал и преодолел. Мне не хотелось становиться рабом своих страхов или обстоятельств, потому что они бы меня парализовали. То, что мы, фильммейкеры, делаем, весьма рискованно, и тут уже неважно, насколько вы в этом хороши. Съемка фильма всегда предполагает риск, и здесь нет точного рецепта — наверное поэтому это так увлекательно. И не так много людей занимаются этим, потому что это сложный процесс, который, требует многого. Конечно, всегда есть соблазн быть предсказуемым и очевидным. Я понимаю, как работает разум и как определенные механизмы настроены так, чтобы остановить нас от совершения прекрасных дел. Все происходит из-за страха — мы сами себя раскритикуем прежде, чем это сделают другие. И суть не в том, чтобы предотвратить это, а преодолеть, после чего начинаешь чувствовать себя освобожденным. И это определенно то, что почувствовал я. Помимо этого я осознаю, как же сложно не поддаться этим соблазнам.
В фильме вы поднимаете тему успеха. Что для вас определяет успех?
У моего папы были странные отношения с успехом. Помните эту реплику из фильма, где отец нашего персонажа говорит: «Успех? Сделай один глоток и прополощи три раза, а потом сплюнь, потому что если выпьешь целиком, это отравит тебя». Я очень восприимчив к этим словам. Что же до успеха? Я думаю, что все мы — очень успешные люди. Нам с детства говорят, что успех – это то, к чему надо стремиться, и когда мы этого добьемся, все наши проблемы разрешатся сами собой. Но с годами я понял, что успех – это мираж. Ты бежишь к нему, тебе по пути говорят: «Вода здесь», но когда ты прибегаешь к этому месту, оказывается, что воды нет вовсе. Я думаю, успех — это душевное спокойствие. Это тот покой, обладая которым вы больше не стремитесь к успеху, когда вам не нужно даже его искать, понимаете? Это то, к чему я пришел лично, и наш персонаж фильма понял, что быть успешным — это сплошная ложь.
И если вы будете несчастны, неважно, насколько вы успешны, неважно, сколько у вас «Оскаров», или как вас называют в журналистском мире — вы останетесь прежними. И мы не учим этому детей. Реальность такова — «Оскар» не дает тебе счастья. То, что делает меня счастливым, важнее и больше, чем «Оскар».
Записала: Жанна Присяжная
